Лев Вершинин

От нелюбви до ненависти

	«Когда люди чувствуют себя несчастными и связывают свои личные несчастья с несчастиями историческими, то они ищут виновника, на которого можно было бы все несчастия свалить…»
	Николай Бердяев

Жанр этих заметок даже я, автор и великий любитель расставлять все по полочкам, не возьмусь определять. Эссе – не эссе, публицистика – не публицистика, «мемуар» - не «мемуар». Но, в любом случае, начать следует с того, что прогулки в Сети – дело хоть и увлекательное, однако чреватое. В последнее время, бродя по историко-культурно-политическим форумам, я заметил некую странность: какой бы вопрос ни был задан инициаторами той или иной дискуссии, в конечном счете все сводится к рассуждениям на «еврейскую» тему. Сам по себе факт, бесспорно, не нов. Настолько не нов, что вряд ли стоил бы упоминания, кабы не любопытный нюанс: при общем «обвинительном уклоне» эмоциональный фон обсуждений на российских и украинских форумах принципиально различен. Причем до такой степени, что, сравнивая, ощущаешь даже некоторый дискомфорт.

И припомнился мне вдруг (к вопросу о «мемуаре») случай из уже, увы, очень давнего прошлого. Было дело, тогдашний мой приятель-киевлянин, в отличие от меня, поклонника благородной античности, расчетливо увлекшийся историей КПСС и буквально лбом пробивший соискательство, горько жаловался мне, московскому (хотя и заочному) аспиранту, на боссов с кафедры, откровенно не жаловавших его за специфическую фамилию и еще более специфическую внешность. Все попытки успокоить парня уверениями, что у меня-де те же проблемы, отвергались с порога. Деталей за давностью лет не помню, зато врезалась в память фразочка: «Тебе хорошо, у тебя они хоть и антисемиты, но по крайней мере русские. А мой - украинец, да еще сельский. Эх, если бы у меня был русский…»

Скажу честно, тогда я мало что понял. Мне, так уж вышло, повезло застать последние осколки «той Одессы», и в моей показательно многонациональной среде проблема этнической принадлежности не поднималась вообще. Никогда. Это считалось дурным тоном, позволительным разве что «быкам», а прослыть «быком» никому не хотелось. Посему любой антисемит был в моем понимании обычным быдлом, и различать «национальные» оттенки антисемитизма я не умел. Да и не особо над этим задумывался. И лишь сейчас – спасибо Интернету – вспомнил. А вспомнив, понял вдруг, что не худо бы наконец разобраться…

Физики и лирики

Решившись размышлять о сходстве «русского» антисемитизма с «украинским» и их различиях, прежде всего ни в коем случае нельзя забыть, что выросли эти нации из единой (очень условно - «древнерусской») народности. А единое происхождение и кровно-генетическая близость закономерно приводят к тому, что даже теперь внутри современного русского (великорусского) этноса живет, совершенно ни о чем таком не задумываясь, немалое число «криптоукраинцев» - людей с украинскими корнями, по большей части уже практически никак не ассоциирующих себя с Малороссией и ничуть от этого не рефлексирующих, однако хранящих в своем «коллективном бессознательном» представления и предубеждения, присущие скорее малороссийскому «я», нежели великорусскому. При этом советская эпоха с её идеей «новой исторической общности людей» такую ситуацию не изменила, а, напротив, усугубила.

Основываясь на личном опыте, пополненном впечатлениями от сетевых дискуссий, могу с достаточной степенью уверенности выстроить, так сказать, типичные психологические модели восприятия евреев типичными «москалями» и «хохлами».

Великоросс, как правило, к евреям либо равнодушен, воспринимая их просто как иную, хотя и не совсем обычную нацию (но при этом легко отличает их, даже вполне ассимилированных, от прочих), либо, если почему-либо интересуется еврейской культурой, исследует её с очевидным оттенком «академизма», либо, наконец, с тем же оторванным от реалий «академизмом» переводит тему в разряд высоких обобщений. Практически каждый хоть сколько-то продвинутый русский националист предпочтет рассуждения о пагубной роли Хазарского каганата в мировой истории, тонкостях описания гойско-еврейских отношений в Талмуде и прочую конспирологию простой и ясной беседе насчет «жидов», которые «все обсели», или нудным подсчетам процента полукровок, подвизающихся в коридорах власти (примерами такого рода могут служить хоть В.В. Розанов, хоть Л.Н. Гумилев, а хоть и недавно скончавшийся В.В. Кожинов).

Средний украинец (или «криптоукраинец», что, в конечном итоге, одно и то же) – совсем другое дело. Евреев он воспринимает не как иной, пусть даже чужой и враждебный народ, а как неких «чужих» - априори враждебных существ, но при этом способность к «инстинктивному» определению евреев у него выражена очень слабо. Еврейская литература, еврейская религия, еврейская культура в целом отвергаются им с порога, без намека на желание изучить и понять; в лучшем случае заимствуются (и механически заучиваются для дальнейшего применения в полемике) отдельные, вырванные из контекста хлесткие цитаты. А в целом характер украинского антисемитизма сугубо практический, без полета в эмпиреях; от возмущения рекомендациями «Шулхан аруха» до воспаленного вопля «Бей жидов!» - всего один шаг (что видно на примерах лидеров дореволюционного Союза русского народа, вроде В. Пуришкевича или П. Крушевана, а также и деятелей более позднего времени, типа И.Р. Шафаревича). Весьма показательна в этом плане и география еврейских погромов 1903-1907 годов.

В принципе, с исторической точки зрения причины кристаллизации именно таких, а не каких-либо иных психологических типов понятны и уже не раз сформулированы.

В «коренной», «нечерноземной» России евреев до самого конца XVIII века почти не было, а единичные исключения погоды не делали. Да и позже массы еврейского населения, скованные «чертой оседлости», теснились в западных регионах империи. Так что средний великоросс знал о них разве что по хоть и недоброй, но наслышке, а впервые познакомился с конкретным евреем только в годы гражданской войны - и для подавляющего большинства «народа-богоносца» еврейские комиссары оказались не меньшим потрясением, чем китайцы-интернационалисты. Вот это-то столкновение в экстраординарных условиях заставило сработать предохранительные инстинкты, заложенные в глубинах коллективного бессознательного нации. На уровне почти животного чутья «простой русский человек» стал выявлять еврея.

Не то украинец. Он жил с «жидом» бок о бок на территории Речи Посполитой, жил рядом, вплотную, не один век, и ненавидел его лютой ненавистью. Еврей был арендатором, еврей был порученцем пана, еврей помогал «драть» безбожные налоги, а иногда даже оказывался хозяином ключей от православного храма. Он был вездесущ и, казалось, всемогущ, и при этом от обычных людей (панов, ксендзов и прочих «неправильных», но все-таки христиан) его отличала загадочная, непонятная и «богопротивная» иудейская вера. Когда же в советскую эпоху этот явный признак (вернее, его атрибутика) перестал работать, еврея начали видеть везде, объясняя любые беды и катастрофы кознями этих вездесущих существ. Более того, в нынешней Украине, при всем старании её вполне европеизированной власти утвердить национальную толерантность, «на низах» подобные взгляды и настроения распространились еще шире. Небольшой, но яркий штрих: в истории еврейского народа «наказание Хмельницким», случившееся в XVII веке, по сей день выделяется в длинном ряду трагедий и катастроф, занимая место где-то между Изгнанием 1492 года и Холокостом. А на купюрах суверенной Украины изображен (что вполне понятно) как раз Богдан. Прямым аналогом был бы разве что выпуск в ФРГ ассигнации достоинством в 5 марок с портретом Адольфа Гитлера.

Не брат ты мне…

Думается, что поправку на «великорусский» или «украинский» подход к еврейскому вопросу необходимо делать всякий раз, рассуждая о «русской литературе», среди основоположников, творцов и классиков которой очень много украинцев и «криптоукраинцев». Для иллюстрации же возьмем величайших из великих. Миколу Гоголя и того же Александра Пушкина, который, как известно, «русское всё».

В понимании первого еврей – не человек, а существо, притом инфернальное, едва ли не напрямую связанное с преисподней. В рассказе «Ночь накануне Ивана Купалы» при описании народного праздника не упускается любопытная деталь – «Нарядятся чертом и жидом: сначала целуются, потом дерутся». Да и в «Тарасе Бульбе» еврей Янкель, описанный хоть и без симпатии, но скорее положительно, сохраняет явные черты нечистой силы. К его помощи Тарас обращается лишь в самый последний момент, когда все иные способы добиться свидания с пленным Остапом оказались исчерпаны. Именно так призывают на помощь дьявола – в полной безысходности, на самой-самой грани. Но несмотря на то, что Янкель, проявив чудеса изворотливости, выполняет просьбу, Остап все равно гибнет. Классический финал сделки с Сатаной – результат налицо, но для заключившего договор было бы лучше, если бы результата не было вообще. Ибо, как известно, главная ошибка играющего с шулером – то, что он вообще взял в руки карты.

Именно таким восприятием еврея и еврейства объясняется, на мой взгляд, неимоверная жестокость казаков в эпоху Хмельниччины и её отголосков. Тем паче что если для русского характерен скорее монистический взгляд на жизнь, этакая склонность к «всеединству», то украинец по натуре, наоборот, «манихей», ярко выраженный дуалист. Все мышление «козацкой нации», сформировавшейся в условиях войны всех со всеми, построено на постоянстве противостояния «свой - чужой», где черное и белое – раз и навсегда определенные данности. Лях был врагом, крымец был врагом, жид был врагом, да и москаль чаще всего был врагом. И нет ничего странного в том, что «козацкие войны» практически всегда сопровождались геноцидом, причем психологический феномен этих «прото-Холокостов» таит в себе весьма любопытную особенность – полное отсутствие угрызений совести у тех, кто – по собственной воле, не ожидая никаких приказов - уничтожал евреев, не щадя ни старого, ни малого. Схема ощущений даже не как у мясника на бойне, а как у дезинсектора. Полная атрофия чувств.

Таким образом, украинская жестокость по отношению к евреям (имеющая, кстати, прямые аналоги у некоторых других народов, скажем, у хорватов и румын) зиждется именно на этом двойственном отношении к убиваемому – как к деятельному псевдочеловеческому созданию, представителю реальной злой силы, несмотря на кажущуюся беспомощность, не менее мощной, чем сила добра. Против нечеловека можно и должно принимать любые меры, а в духовный мир его вникать вовсе незачем, потому что он лишь имитирует человека, лишь внешне наделен людским обликом. И потому-то украинские писатели практически не интересуются духовным миром еврея. Евреи для них – всего лишь этнографический фон, очень часто враждебный, вроде негостеприимной погоды или вспышки холеры.

Русский же писатель частенько с головой уходит в сложный анализ иудаики. Конструкции русского автора могут быть неправдоподобны, дики и даже безумны, но они всегда остаются исследованием внутреннего мира другого человека – а не «interspace» псевдочеловека. Так и только так подходили к этой проблеме Розанов, Булгаков и тот же Пушкин.

Отчетливо слышу возмущенный хор критиков – публицистов, исследующих русско-еврейские контакты и любящих порой попрекнуть Александра Сергеевича неприятным образом еврея из «Скупого рыцаря» (в первую очередь, конечно, фразой «Презренный жид, почтенный Соломон…). Но – отмечу – во-первых, Соломон-то все-таки «почтенный», а во-вторых, Пушкин погрешил бы против истины, описав отношение средневекового западноевропейского дворянина к еврею иначе. Зато в черновиках поэта сохранились совершенно иные картины отношения «солнца русской поэзии» к евреям. Скажем, В.В. Розанов был немало ошарашен, обнаружив в пушкинских архивах отчетливо сочувственные, душевные и проникновенные наброски к поэме о гонениях на евреев в Средние века.

В еврейской хижине лампада

В одном углу горит;

Перед лампадою старик

Читает Библию. Седые

На книгу падают власы.

Над колыбелию пустой

Еврейка плачет молодая.

«Жид», - удивленно отмечает Розанов, - взят здесь в том особенном сплетении отношений, которое составляет его всемирную крепость. После тех аллегорических, символических и прообразовательных истолкований Библии, какие были сделаны на Западе и Востоке в средние века и ни малейше не отвечают ни тому, как сами евреи понимают текст священной книги, ни её прямому, чистому и незапутанному значению, можно кажется остановиться на мысли, что весь библейский теизм есть собственно семейный теизм, что здесь как его родник, так и предметное устроение. И Пушкин это понял и безмолвно указал».

Сказка – ложь?

Вполне сознавая, что заметки эти в изрядной степени умозрительны и далеко не во всем оригинальны, я, вполне вероятно, поостерегся бы предлагать их на суд читателя, когда б не попались мне на глаза (подряд и совершенно случайно) несколько статей россиянина А. Р. Сысоечкина и израильтянина Э. Воронель-Дацевича, посвященных интерпретации сказок А.С. Пушкина в контексте отношений между еврейским и русским мирами. Чтение, не скрою, безумно интересное. Но, как ни странно, оба автора проявляют странную сдержанность, анализируя мою любимую «Сказку о Золотом петушке». Вернее, Сысоечкин вообще почему-то её упускает из виду, а Воронель в данном случае недостаточно четок. А ведь если отвлечься от предложенного им, вполне возможного, но совершенно невероятного с точки зрения реального творчества Пушкина прочтения («филосемитизма», с точки зрения которого скопец – аватара Христа), то сказка дает неожиданно много материала для понимания специфики глубинного русского (великорусского!) антисемитизма.

Известно, что обрезание в массовой психологии русских, на сниженном, почти бытовом уровне неявно отождествляется с кастрацией (есть даже серия анекдотов на эту тему). Известно также, что «скопцы»-сектанты, весьма популярные в России начала XIX века, в своем учении стремились к максимальному постижению не столько Нового, сколько Ветхого Завета. Не секрет, наконец, и то, что данной (изрядно мистической) сектой интересовался А.С. Пушкин. И значит, вполне допустимо предположить, что сказочный скопец в понимании поэта – обобщенный образ еврея, а царь Дадон – столь же обобщенный образ русского народа (тут уместно вспомнить бессмертное розановское «Они все милые, да все больше на боку лежат»).

Развивая мысль, приходим к выводу: Пушкина терзало глубинное опасение - а что, как рано или поздно, в миг крайней нужды православные позовут на помощь евреев? И что, если помощь эта, будучи оказанной, окажется «троянским конем»? Скопец-то ведь (не забыли?) помог, подарил золотого петушка – того самого, что в итоге принес Дадону погибель. Ни дать, ни взять – тот самый отравленный дар, символизирующий «блага», которые Россия могла получить у евреев.

Но все не так просто. Будь автором сказки украинец, её сюжет ограничился бы совсем нехитрой моралью: вот, дескать, подарил дьявол дураку Дадону диковинку, сперва исполнявшую глупые желания, а затем погубившую хозяина. Однако у Пушкина все гораздо сложнее – ведь в собственной смерти виновен как раз сам Дадон, нарушивший слово, отказавшись выполнить просьбу скопца, а затем и убивший мудрого дарителя. Лишь после этого «петушок спорхнул со спицы… встрепенулся, клюнул в темя и взвился».

Но Дадон Дадоном, с испорченного властью дурня спрос невелик. Куда более зловещую роль в сей печальной повести играет Шемаханская царица. Её образ поначалу кажется неким чужеродным добавлением, досадно замутняющим кристально чистый конфликт между православным и евреем. Однако многое, если не все, становится понятнее, если поднапрячь извилины и вспомнить, где находится эта самая Шемаха – то ли родина, то ли владение роковой красавицы. А находится она в современном Азербайджане, одной из традиционных зон распространения мистического ислама, густо замешанного на традициях канувшего в Лету маздеизма и по сей день никуда не девшегося йезидизма. А судя по переписке, этим странным, мало кому известным учением Пушкин весьма интересовался; поэта терзал подсознательный страх перед древней восточной эзотерической мудростью, той самой, к которой в пушкинские времена апеллировали всевозможные тайные общества типа масонов и которая в наши дни все более овладевает умами разноцветных интеллектуалов всех континентов.

Не кто иной, как царица, носительница этих страшноватых традиций, которая «не боится, знать, греха», становится причиной сперва гибели обоих сыновей Дадона, а потом и смерти самого царя. Что до старика-скопца, то он, по логике, вроде бы пытается Дадона спасти, причем явно не ради материального интереса («…и зачем скопцу девица?»), но логика логикой, а по существу здесь явно проявляется амбивалентность Пушкина по отношению к евреям. Не знаю, как у кого, а я, перечитывая сказку, раз за разом ощущаю наличие некоего заговора, направленного против Дадона, причем каждый из заговорщиков, понятно, преследовал какие-то свои цели, а банк в итоге сорвала царица, напоследок явно продемонстрировавшая демоническую сущность. Выполнив свою миссию, она исчезает. Скопец и Дадон мертвы. Погибли и царевичи. Система, построенная при помощи евреев, оставшись без евреев, рушится на головы русским. Очень похоже, что Пушкин прорицает и судьбу России, и судьбу Германии в ХХ веке – не пытаясь при этом (еще и еще раз подчеркиваю!!!) возвести всю вину на евреев.

Таким образом, специфика «русского» антисемитизма заключена в том, что он пытается оставаться хоть в какой-то степени «справедливым» (если это слово вообще уместно в таком контексте); «наезжая» на евреев, среднестатистический великоросс, как правило, ищет некую реальную провинность (хотя бы и мифическую, как «иудеомасонский заговор») и старается подверстать к ней конкретных виновников - вплоть до составления проскрипционных списков (по умолчанию предполагая, что прочие, в реестр не включенные, невиновны). Украинец же рассуждениями себя не затрудняет. Он просто одержим фобией, не нуждающейся ни в каких доказательствах. И как, допустим, клаустрофоб не станет изучать замкнутое пространство, а постарается из него выбраться, точно так же и юдофоб не будет тратить время на попытки понять евреев, а постарается от них избавиться. Тем или иным способом…

Moralite

Перечитав на свежую голову все вышеизложенное, я призадумался: а чего ради, собственно говоря, забор городился-то? И понял: прежде всего – просто ради удовлетворения собственного любопытства. Ведь еще Николаем Васильевичем было отмечено, что скучно на свете жить. Ну а если кому-то все же непременно требуется мораль, извольте. Даже целых два пункта.

Во-первых, как ни крути, а отношение к евреям есть идеальная лакмусовая бумажка, холодно и неэмоционально доказывающая, что на уровне массового бессознательного (или, если хотите, национальной психологии) русские и украинцы уже очень давно – две отдельные нации, и все попытки отрицать это – не более чем досужие домыслы.

Во-вторых, у евреев действительно есть в этом мире какая-то особенная миссия, резко и беспощадно отделяющая их от других народов, и избавиться от этой «особости» можно разве что ассимилируясь полностью и окончательно, причем в индивидуальном порядке и на протяжении жизни не одного, а минимум двух, если не трех, поколений. Ибо отношение к евреям – опять-таки «лакмус», помогающий выявлять самые тяжкие страхи и фобии, гнездящиеся в национальном бессознательном тех или иных народов.

Не стану скрывать, второй пункт «морали» навеял на меня какую-то сосущую, чисто экзистенциальную тоску. Что же это у нас за паскудная такая миссия, если вызывает она у собратьев по виду только неприязнь, и это еще в лучшем случае? Ответов много. Но подлинного ответа нет по сей день. Чисто по В.В. Розанову – «Никто не понимает. Молчат и евреи о своем странном призвании. Человек сходит на землю, чтобы исполнить жизнь свою, а не чтобы понять что-нибудь в жизни».

Вот и все.

И, как писал Александр Сергеевич, «больше ничего не выжмешь из рассказа моего».

Опубликовано в газете "Вести"

< < К списку статей < < > > К следующей статье > >