Лев Вершинин

Буревестники демократии

	«Где мягкость пагубна, насилие законно.»
	Пьер Корнель

Рискну оспорить классическую метафору Осипа Мандельштама. Не волкодавом был век минувший, а оленем, загнанным и до полусмерти искусанным стаей идеалистов. Светлые теории о скорейшем достижении царства свободы, претворяясь в практические попытки рывком вытащить совершенно не подготовленные к равенству общества на сияющие вершины, раз за разом оборачивались кровавым кошмаром. Во всяком случае, там, где растерянное и потрясенное эпохой перемен большинство, подобно гаммельнским крысам, позволяло очаровать себя сладостными напевами о справедливости, которая одна на всех. Иногда, однако, страну, уже зависшую над очарованной бездной, в самый последний миг удавалось схватить за шиворот и отдернуть от роковой черты. Грубо, без оперных арий-объяснений, без уговоров и обезболивания. Потому что уже не хватало времени на наркоз. А из всех снадобий оставался только скальпель.

Скальпель без наркоза

Военные перевороты схожи меж собою, как близнецы. Танки на улицах. Бравурные марши по всем телеканалам. Скорые суды. Неприятные методы исполнения приговоров. И никакой свободы самовыражения. Все это так противно, что и разбираться не хочется. Но, с другой стороны, ясно и то, что вхождение во власть военных сегодня мало напоминает классические, воспетые ОГенри и Гарсиа Маркесом "пронунсиаменто", сотрясавшие Латинскую Америку в конце позапрошлого и первой половине прошлого столетий. Там-то все было просто. В "республиках" из всего республиканского было лишь название. Общество как таковое отсутствовало. Хозяевами жизни были помещики. Они же министры, они же сенаторы, они же генералы и полковники, а их опорой - полукрепостные пеоны, батраки и арендаторы, при нужде оборачивавшиеся хоть "избирателями", хоть "партийным активом". А если нужно, то и личным составом "полков" и "дивизий".

Впрочем, подобная, как сказал бы тертый лектор-марксист, "отрыжка феодализма", уже благополучно канула в Лету; рудименты её если и встречаются где-то, то разве что в глубинах Азии, куда еще не успела дойти весть о смерти Хромого Тимура. И, конечно, в Африке, где, однако, отражают не столько относительно прогрессивную традицию феодальных усобиц, сколько древние, как мир, стремление племен вырезать друг дружку под корень и завладеть охотничьими угодьями аж до самого ручья на опушке.

Совсем другое дело, когда традиционное общество, сделавшее лишь первые шаги по пути к социальному прогрессу, приходит к выводу, что уже созрело для демократии. Спустя некоторое, как правило - недолгое, время выясняется, что это совсем не так. Даже самые лучшие, четко сформулированные законы не хотят "работать", экономическое развитие, обогащая немногих, вышвыривает большинство на обочину жизни, а объявленные ценности приходят в противоречие с традиционным укладом и моралью общества. И когда на улицах начинают звучать выстрелы, в лесах объявляются партизаны, требующие справедливости для всех под страхом немедленного расстрела, а государственные институты не способны обуздать переходящую в хаос анархию, тогда-то меньшинство, которому есть что терять, апеллирует к генералам. Армия выходит из казарм. Начинаются репрессии, причем под каток попадают и "бунтовщики", и доведшие страну до ручки "политиканы". Общество приводит себя в порядок единственно доступным путем - хирургическим, готовясь к приходу нового поколению гражданских политиков.

Да, безусловно, вивисекция - она и в Африке вивисекция. Шок от перенесенной боли сохраняется в пережившем операцию обществе на поколения. Но факт остается фактом: самые знаменитые и жестокие хунты ХХ века - аргентинская, чилийская, индонезийская - вмешавшись в политику, предотвратили развитие ситуации по самому страшному из сценариев, избавив свои страны от диктатуры левых радикалов, а алжирские военные (равно как и - неоднократно - турецкие) спасли государство от превращения в оплот всенародно избранного воинствующего исламизма. И, что очень важно, наведя порядок и обеспечив возможность развития, армия всегда и везде уходила с политической авансцены. Уходила, хотя генералы, сдавая власть, прекрасно сознавали, что лично для них перспективы рисуются самые неблагоприятные. Потому что "репутация дороже жизни, но Родина дороже репутации". Так под конец жизни писал в своих мемуарах генералиссимус Франко.

Укротивший монстра

Он не рвался в вожди. У него просто не было выбора. После провозглашения в 1931 году Республики страна, довольно отсталая и традиционная, билась в судорогах жесточайшего кризиса, очень напоминавшего 1917 год в химерной Российской республике. Левая интеллигенция, умеренные республиканцы и демократы, формально находились у власти, но в провинциях правили бал марксисты разных видов и оттенков, от классических большевиков до троцкистов, не говоря уж о поклонниках полной анархии, что вызывало неприятие и злобу у подавляющего большинства населения в маленьких городах и селах. Застойная католическая страна не желала принимать поспешные, непродуманные реформы. Столкновение было неизбежным, тем паче, что противники марксизма имели могучих союзников - фашистов. Мирное сосуществование традиционалистов с левыми и ультра-левыми радикалами было априори невозможным.

Франсиско Франко Баамонде, блестящий офицер, имевший репутацию национального героя, заработанную на фронтах войны в Марокко, был далек от политики. Но бардак, царивший в стране, не одобрял категорически, и, хотя в заговоре против Республики не участвовал, но, получив приказ руководства мятежников, сделал выбор мгновенно. В июле 1936 года его корпус, переправившись через Гибралтарский пролив, начал наступление на Мадрид с юга, преодолевая сопротивление республиканцев, а через пару месяцев, после непредвиденной гибели основных лидеров восстания, был признан верховным главнокомандующим.

Эта война была страшной, как всякая гражданская, и даже, наверное, страшнее, поскольку неизбежное братоубийство окрашивалось по-испански пылкими эмоциями. Чистеньких не было. А победителями в конечном итоге стали генералиссимус Франко и старая, традиционная Испания, сплотившаяся вокруг него. На долгие десятилетия страна, не желавшая быстрых перемен и бессмысленной болтовни коррумпированных политиканов, объединилась вокруг своего каудильо, создавшего режим, позже изящно названный "конституционной диктатурой".

Это было похоже на фашизм по Муссолини. Вся власть принадлежала вождю, партии были упразднены за ненадобностью, какой-либо экономический, а тем паче культурный плюрализм воспринимался, как ересь во времена инквизиции. И все же на первом месте для Франко была страна, а не глупые идеи, увлекавшие в бездну фюрера и примкнувшего к нему дуче. Солдат, но не солдафон, генералиссимус предвидел неизбежное поражение своих "союзничков" и сумел не допустить превращения своей бедной, разоренной, неграмотной, экономически отсталой страны в довесок рейха. Официальное неучастие Испании в войне на стороне гитлеровской коалиции оказалось спасительным: на конференции в Потсдаме она не была признана страной-интервентом со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Страна особого режима

По характеру и манере поведения Франко походил не на "классического испанца", а, скорее, на еврея; он, впрочем, никогда не отрицал, что в роду его были марраны. Низкорослый, тучный, неуклюжий, он был молчалив, замкнут и, по воспоминаниям сотрудников, начисто лишен чувства юмора. Как всякий вояка у власти, он презирал "чистую политику" и политиков-профессионалов, отдавая предпочтение конкретному делу. Франкизм был синонимом дисциплины и порядка, а слово "демократия", хотя и не попало под запрет, считалось почти бранным. Тем не менее, каудильо понимал, что без реформ - экономических, разумеется - не обойтись. И потому, скрепя сердце, привлек к сотрудничеству молодых технократов, получивших образование в Европе и США, дав им "добро" на разработку и претворение в жизнь программы преобразований "сверху", приемлемых как для традиционалистов из "фаланги", так и для умеренных либералов. Контроль за происходящим, он, естественно, из рук не выпускал, но какой-либо серьезной оппозиции в стране не было, а народ, уставший от потрясений, однозначно стоял за Франко, олицетворявшего если и не процветание, то, по крайней мере, стабильность. Правда, весь мир, за исключением Ватикана и нескольких латиноамериканских стран, считал его изгоем, но генералиссимусу на это было плевать. А "конституционная диктатура", сыграв свою роль, плавно перешла на новую ступень, превратившись в "организованную демократию", исключавшую какой бы то ни было политический плюрализм, но допускавшую дискуссии в рамках единственной легальной партии "Национальное движение". Что самое интересное, членство в ней, согласно уставу, не давало привилегий, а напротив, препятствовало карьере, и тем не менее, она была многочисленна.

"Организованная демократия", перенасыщенная рудиментами социал-демократических идей, обеспечивала Франко всю полноту власти. Глава государства. Глава правительства. Генералиссимус вооруженных сил. Вождь, великий полководец и герой. Одним словом, почти абсолютный монарх. Воплощение своей страны, о котором де Голль, незадолго до смерти посетивший Испанию, сказал: "Франко, конечно, личность не очень приятная, но испанцам этого, к сожалению, не объяснишь". Спокойно и холодно, как в свое время Гитлера, каудильо ждал часа, когда Запад будет вынужден сменить гнев на милость. И дождался. Логика холодной войны заставила США и тогда еще вассальную им Европу менять критерии. В 1953 году изоляции Испании пришел конец; она согласилась дать приют американским военным базам, фактически став членом НАТО. После чего испанская экономика резко оживилась, а оппозиция практически сошла на нет. Диктатор вновь оказался победителем, не уставая повторять, что демократия как система партий не пригодна для Испании.

И лаской, и таской

Франко, безусловно, хотел процветания своей стране, и ему удалось многого добиться. Его страстью и навязчивой идеей было строительство плотин и водохранилищ, которые обезопасили бы земледелие от засух и увеличили выработку электроэнергии, он не жалел сил и средств на создание сети автобанов и "городов развития" для мигрантов, тянувшихся с бедного юга на развитой север. Стимулированное государством частное предпринимательство, постепенное внедрение рыночных отношений позволили достаточно быстро уже в 60-х годах достичь среднеевропейского уровня, так что на закате жизни каудильо с полным правом мог сказать, что он изменил страну. Однако экономическая либерализация не потянула за собой политические новации. Полагая, что суть демократии - не в участии "человека с улицы" в политической жизни, а в том, что этому человеку сыто и достойно живется, Франко, как писали о нем позже, "запирал двери, но открывал окна". У испанской дипломатии практически не было неудач. Страну посещали видные политики различной окраски, наладились отношения с Францией, Италией, Португалией и Великобританией. В 1969 году была даже отменена предварительная цензура в прессе, введенная еще в 1938 году. Естественно, газеты и журналы, заподозренные в подрыве основ режима, автоматически запрещались. Но лишь в том случае, если критике подвергалась фигура генералиссимуса; иных "неприкосновенных" не было, и Франко тщательно прорабатывал свежую прессу, отчеркивая толстым зеленым карандашом упоминания о злоупотреблениях тех или иных чиновников. С такими он разбирался сам, и проштрафившихся карал без пощады.

Очень медленно и осторожно генералиссимус готовил страну к изменениям, которые, как он понимал, неизбежно грядут после его смерти. Проницательный, знающий жизнь и людей, он, конечно, не мог не понимать, что принц Хуан Карлос, определенный им в переемники, на многое смотрит совсем иначе. Но, по мнению большинства биографов, не только мирился с этим, а даже и одобрял, желая лишь, чтобы эпоха перемен пришла уже после него. Один из самых серьезных исследователей современной Испании, профессор истории Лондонской школы экономики Пол Престон утверждает, что Франко соединял в себе странную смесь реализма и здравого смысла, с одной стороны, и наивности и сумасбродства - с другой. С детства (так уж вышло) лишенный отцовской ласки, он - судя по десяткам написанным им новелл, повестей и киносценариев, где главным безукоризненным героем был отец - искренне хотел быть отцом всех испанцев, всей нации, отцом авторитарным, но справедливым.

Судя по всему, это у него получилось.

Равнение направо

Собственно говоря, статья эта - не о Франко. И не о генералах у власти. А о демократии. Которая, что бы ни говорили профессиональные матери-одиночки всех стран и паразитирующие на них политики, вовсе не средство, способное сделать всех и сразу счастливыми, а цель, к которой нужно долго и тяжко брести. Пока элита общества не выведет свою паству на уровень материального изобилия, позволяющий сытому и наконец-то довольному жизнью "большинству" осознать свою мнимую, но очень приятную на ощупь политическую значимость и вволю посмаковать пряный привкус "равенства". Без всяких остановок в пути. Любыми способами пресекая попытки повернуть вспять. В конце концов, несколько веков подряд главным украшением дорог старой Европы были виселицы - жестокое, но единственное средство для снятия социальной напряженности в ситуации, когда средств на подачки нет, а слабость чревата бунтом толпы, бессмысленно и беспощадно стремящейся вернуть безвозвратно ушедшие "старые добрые времена". Страшновато? Мне тоже. Но практика, которая, как известно, критерий истины, без оговорок и пристрастий подтверждает: попытка взрастить демократию на неподготовленной почве во всех случаях ведет к кровавому хаосу, а в итоге к необратимому вырождению общества и краху государства. Истощенного работягу следует кормить понемногу, попрошайку вообще не стоит кормить, а зверю место в клетке. Это понимали испанец Франсиско Франко, чилиец Аугусто Пиночет, аргентинец Хорхе Видела, ганец Джерри Роулингс, индонезиец Сухарто, корейцы Чон Ду Хван и Ро Дэ У. И нам, живущим в единственной и, может быть, оттого не слишком развитой "демократии" на Ближнем Востоке, никак не рекомендуется забывать об этом.

Опубликовано в газете "Вести"

< < К списку статей < < > > К следующей статье > >