Лев Вершинин

Принцы и нищие. Часть 1.

	«Фальшивое никогда не бывает прочным.»
	Пьер Буаст

Известие о предстоящем бракосочетании леди Дэвайны Винздор, дочери герцога и герцогини Глочестер, двадцатой в ряду претендентов на британский престол, с Гэри Льюисом, маори-строителем из Новой Зеландии, в первую минуту не вызвало у меня ничего, кроме доброй улыбки. Да еще воспоминания о недавнем марьяже наследника норвежской короны с дивой из провинциального бара, матерью-одиночкой, а в недавнем прошлом видавшей виды наркоманкой. Согласитесь, ведь сюжет и впрямь изумительный. Лучшей иллюстрации к тезису о полном торжестве идей равенства и окончательном крахе отживших условностей не придумать. Что тут скажешь? Совет им да любовь. Однако, вопреки всему, милая новость не давала покоя. Что-то казалось нестерпимо фальшивым. Нет, не счастливые лица влюбленных, с ними-то как раз все в порядке. А противоестественность исходной посылки. Ибо не может король жениться на плебейке. То есть может, конечно, но взамен должен отказаться от короны. Как прапрадед леди Давины, Эдуард VIII, бросивший престол ради возлюбленной-американки. Иначе выхолащивается сама идея монархии. В конце концов, за все надо платить. А если все вдруг оказывается бесплатно, значит, что-то очень не в порядке. И далеко не только в высших сферах.

Ставка на фальшь

Признавая искусство (разумеется, подлинное, а не боевики серии «B») отражением жизни, приходится признать и то, что американские фильмы 60-70-х отличаются от нынешних тем, что там кто-нибудь едет на машине определенной марки, пьет кофе или виски, курит сигарету, заходет в салун именно потому, что едет, пьет, курит и заходит. А если уж поминает в сердцах «чертовых негров» или «проклятых педиков», то имеет в виду именно то, что говорит. Сегодня все не так; даже самые яркие, талантливые ленты невозможно смотреть без задней мысли. Появление автомобиля, напитка или сигареты неявно, но однозначно подразумевает скрытую рекламу, а перехлестывающее через край, к месту и не к месту «уважение к меньшинствах» вызывает уже не стремление следовать примеру, а нервную усмешку. Точно так же и в жизни, просматривая ленту новостей, сознаешь, что видимая часть айсберга, скорее всего, ничего общего с реальностью не имеет, и все предлагаемые версии о причинах, заказчиках и исполнителях взрывов, пожаров, убийств лишь средство для того, чтобы укрыть главное, выгоду, извлекаемую из случившегося теми или иными силами. Следя за дебатами о «великой еврейской стене», никак не удается прогнать мысль, что первопричина её постройки – не безопасность (иначе бы планы так легко не тасовались), а желание обеспечить заказами подрядчиков. Нескончаемое пролитие крови в Земле Обетованной все чаще кажется всего лишь реализацией некоего взаимовыгодного коммерческого проекта, тщательно скрытого от простых смертных. Да и вообще очевидная лапша, предлагаемая потребителю новостными каналами, заставляет многих не верить решительно ни во что. А то и всерьез верить, что миром правят не народные избранники, а некие тайные центры власти, играющие на повышение и понижение руками марионеток типа Бен-Ладена.

Чушь, конечно. И все-таки запашок тухлятины висит в воздухе. Раньше было не так. До конца ХХ века история развивалась в соответствии с канонами. Герои были героями, жертвы жертвами, интриги интригами, а массовка массовкой, но при этом действо – будь то драматургия абсурда типа вандалов, бесцельно крушивших все вокруг, авантюрное шоу конкисты или готическое действо инквизиции – творилось, как и положено, на сцене, на глазах у почтенной публики. Завершаясь если и не оптимистичным хэппи-эндом, то, во всяком случае, намеком на катарсис. Или, на худой конец, наказанием главного, доказано мерзкого злодея. И жизнь, на сегодняшний взгляд, была столь же простодушна. Завоевывали, палили, резали, подчиняли, уничтожали – известно кто, известно кого. А когда не воевали, отстраивались, украшали быт и развивали ум. Впрочем, и войны, даже гражданские, аж до начала ХХ века игрались по правилам, согласно которым любая жестокость поддавалась осмыслению.

Думаю, каждый, читая в детстве повесть Марка Твена «Принц и нищий», а затем со скрежетом зубовным конспектируя тезисы Маркса насчет «овец, съевших людей», проникся острой жалостью к бедолагам, вынужденным скитаться по дорогам веселой Англии, и столь же острой неприязнью к слугам короля, ловившим несчастных, силой загонявших их в «работные дома», мало отличавшиеся от тюрем, а за малейшее неповиновение, не говоря уж о краже, безжалостно отправлявших на виселицу. Лишь с годами приходило понимание сухой, безо всяких эмоций объективности тех событий. Ибо прогресс остановить нельзя, и коль скоро переход от натурального хозяйства к мануфактуре неизбежно делал сотни тысяч людей «лишними», государство, беспощадно очищая общество от потенциальных уголовников, всего лишь исполняло одну из своих главнейших функций – обеспечивала порядок внутри страны. И сами «бедолаги» это прекрасно сознавали, создав в своей среде особую эстетику «жизни под виселицей».

Однако мир неуклонно шел к разрушению устоев. К нулевой отметке, к новому старту, с которого начала выстраиваться другая иерархия. И выстроилась. Причем быстро, меньше чем за век. Не менее жесткая, нежели предыдущая, но, в отличие от неё, неявная, сплошь построенная на недомолвках, намеках и тонко выстроенной лжи. Ибо ежели нынешний главный (формально) герой спектакля, среднестатистический «простой человек» (о бродягах, нищих и босяках говорить не будем) объективно осознает свои задатки, ищет соответствующее им место в обществе, ведет себя соответственно своему вкладу в социальную жизнь и не выдвигает необоснованных амбиций, все идет своим чередом, без побочных эффектов. Но когда миллионы подобных типов, примерно одинаково одетых и воспитанных, ощущают себя вправе требовать от общества незаслуженных благ, картинка выходит, мягко говоря, скверная. Потому что предложение реагирует на спрос, и то, что раньше было однозначно качественно, хоть чувства, хоть промтовары, сегодня летят с конвейера бабочками-однодневками. Качество мало кого волнует, зато широкие массы будут щеголять, «как большие», в версачах, пахнуть шанелями и жениться на принцессах. Оно бы и хорошо, да вот только не стоит удивляться, если запас прочности системы окажется куда меньшим, чем у предыдущей.

Быть как все

В прежней, пусть и не раз навсегда данной, но достаточно жестко структурированной иерархии всяк сверчок знал свой шесток. А ежели хотел большего, по крайней мере, не ссылался на свои «неотъемлемые права», сознавая, что посягает на чужую ячейку. Занять которую, а тем более утвердиться в которой вообще-то можно, но лишь выложившись при этом до предела. А то и расставшись по пути с головой. Поэтому даже замена отдельных элементов не влияла на прочность структуры. Да, она обидно противоречила абстрактной справедливости. Зато соответствовала реальности. В отличие от рассуждений теоретиков Просвещения, декларирующих полное равенство всех особей вида homo sapiens по факту рождения, как основу основ «истинной демократии». Ибо демократия вовсе не предполагает всеобщности равенства. Даже великий Аристотель, отец политологии, употреблял сей термин в значении отрицательном, как антоним не «аристократии», власти лучших, а «политии», где толика власти достается каждому – но, что очень важно, из полноправных. Так сказать, «наших». Наличие бессловесных рабов, на труде которых зиждилось благополучие меньшинства свободных, подразумевалось само собой.

Тысячелетиями естественной фигурой мироустройства была пирамида. Массы обслуживали господ. Господа худо ли, бедно налаживали взаимодействие внутри общества и защищали подвластных от угрозы извне. При этом, повторюсь, иерархия была жестка, но не абсолютна: вырваться в верхи (или, по крайней мере, пасть в борьбе за это) мог практически каждый «охломон» (смерд), готовый поставить на карту все (недаром же и польское «шляхтич», и испанское «идальго» означает «пустившийся в путь», «оставивший насиженное место»). Чернь же в целом как самостоятельный субъект в истории не фигурировала: инертные массы время от времени восставали, но, поскольку потенциал мятежей был разрушительным, а никак не созидательным, после неизбежного усмирения все возвращалось на круги своя. Однако со временем, по мере технологического и, как следствие, экономического прогресса правила менялись. Общество нуждалось в более гибких принципах организации, и они не замедлили явиться. Жесткая иерархия рухнула, лозунгом нового времени стало «равенство возможностей», а логика развития отношения элит с массами привела к явлению, во второй половине минувшего века весьма условно (чтобы и дурак понял) официально нареченному «демократией».

Однако прижилась новая система только в США и Западной Европе, где «угнетатели» накопили достаточно средств, чтобы откупиться от «угнетенных», расплодившегося настолько, что подавление бунтов влетело бы в куда большую копеечку, нежели предоставление формальных прав, реализовать которые «угнетенные» все равно не могли. И даже не просто накопили, но и научились эти средства воспроизводить. Чернь успокоилась, решив, что сравнялась с господами, господа нашли в себе силы делать вид, что признали чернь равной себе, и постепенно привыкли не жить напоказ. Раздражающая яркость стала забавой низов. Все устаканилось на среднем уровне, оставив на флангах отходы в виде бомжей и штучный товар в виде гениев. Привилегии по праву рождения перестали быть регулятором общества, уступив пьедестал (по крайней мере, de jure) деньгам и труду. Вернее даже, деньгам как результату труда. И тут очень к месту вынырнул мистер Фукуяма со своим лозунгом о «конце истории», ибо, достигнув оптимума возможного, развиваться уже некуда, да и незачем.

Однако именно в тот миг, когда «цивилизованное человечество», уяснив, что ядерный кошмар перестал быть частью повседневности, поскольку «Империя Зла» наконец-то пала, что все «наши» сыты и довольны, а прочие, очень уж отставшие от лидеров, быстро (только накорми и обучи азам правильной жизни) станут «нашими», содрогнулось в оргазме окончания истории, вдруг выяснилось: радоваться нечему. Новая жизнь пошла по совсем новым правилам, о которых мы ровным счетом ничего не знаем. И острейшее чувство тотальной фальсификации реальности стало одним на всех. Разве что те, кто не способен осознать смутную тревогу и сформулировать вопросы, сбиваются в стаи и совместно давят в себе невесть откуда взявшийся страх, молясь на портреты Гитлера, сжигая автомобили и маршируя в рядах участников гей-парадов.

Ибо пирамида никуда не делась. Отсутствие вертикали всего лишь очередная сказка. Просто мир стал тесен, и вместо множества пирамидок возникла одна большая, распластавшаяся по всему шарику. А ее чудовищно изменившиеся масштабы нам, живущим внутри нее, не позволяют разглядеть эту величественную конструкцию, внушая успокоительную иллюзию всеобщей равнинной жизни. Совокупным хозяином стали граждане «цивилизованного мира», а чернью – те самые безнадежно отставшие от истории африканцы, арабы, афганцы, пакистанцы. Живущие в нищете и невежестве, режущие друг друга, не поддающиеся дрессуре, но населяющие богатые, прибыльные земли, чьи недра необходимы господам. А чуть выше этих отходов, которые при добром короле Гарри давно висели бы вдоль дорог, мостятся Китай, Таиланд, Корея, Филиппины – сверхмануфактура, где шьют, собирают, мастерят товары для обитателей верхушки. Иначе говоря, никакой демократии не случилось, граждане. Можете расходиться по местам.

Стать как все

Байка о «равенстве возможностей», какое-то время поработав на совесть, изжила себя довольно быстро. Разбухая количественно, чернь коллективным подсознательным улавливала, что никаких существенных изменений не произошло, постепенно приходила к мысли, что её вновь обманули. Ибо «чем я хуже?». Ответом элит стала смена лозунга. «Равенство возможностей» отправили в чулан. Девизом дня стало «равенство условий». А первыми, решившимися опробовать сей универсальный метод, оказались большевики. Еще никто не додумался до термина «политкорректность», но советская уравниловка была сродни ей. «Народ» не имел реального доступа к рычагам управления, однако не задумывался на эту тему, одурманенный тотальной, умело организованной пропагандой. Ценз на карьеру тех или иных этнических групп был, но вслух об этом категорически запрещалось говорить. Рабочие и крестьяне жили в глухой нищете, но официально – в том числе, в литературе и кинематографе – прославлялись, как соль земли, а властители скромно довольствовались званием слуг народа. Путч именовался революцией, агрессия - освободительной войной, оккупация – интернациональным долгом, все, кто решался мало-мальски замечать несоответствие лозунгов реалиям жизни – отщепенцами. При таком подходе достичь «всеобщего равенство» оказалось несложно: просто бедность была объявлена предметом гордости, тупая покорность судьбе – благородным отвращением к «мещанству» и «вещизму»; «сытеньких» полагалось презирать.

Естественно, в глазах либерального Запада все эти мантры звучали как тупая и фальшивая тоталитарная пропаганда, но по факту внутренняя политика «свободного мира» мало отличалась от порядков, царящих в «социалистическом лагере». Просто как раз в то время, когда «гроздья гнева» созрели до отказа и глобальный социальный взрыв как в Европе, так и в США казался неминуемым, созрели ягодки постиндустриальной революции, после чего стало возможным подсластить уже никого не обманывающую пилюлю формального равенства вполне ощутимыми подачками, льготами и прочими видами милостыни, в том числе и утвердительным ответом на сакраментальный вопрос «Ты меня уважаешь?». Элиты фактически откупались от масс, как владелец лотка откупается от рэкетира, но черни этого было вполне достаточно; разнообразные «Черные пантеры» быстро сошли на нет. А что при всем том чернь оставалась там же, где и раньше (по уровню преступности и безграмотности, например, чернокожее население США по-прежнему на порядки опережает белых), её, получившую возможность жить, не работая, уже мало волновало, тем паче, что пропаганда (не по-советски лобовая, а качественная, в целлулоидном голливудском исполнении) работала вовсю; черно-белые влюбленные пары, полицейские тандемы и целые классы колледжей, заполонившие экраны, создали для невзыскательного потребителя мир более реальный, чем окружающая действительность.

Никто не предвидел, что побочным эффектом такой методики станет искривление сознания целого поколения молодежи из обеспеченных слоев общества. Восприняв лозунги всерьез, юнцы послевоенного поколения сперва ударились во все тяжкие, от свального греха до уличной войны с «буржуазными свиньями», а потом, с годами осознав приятные стороны «свинства», принялись осчастливливать мир. Благо к моменту падения берлинской стены именно они, подросшие и причесанные, сменили «консервативных» отцов у руля западных «демократий». Так что зараза коммунизма не только не исчезла, а, напротив, мутировав, разбросала метастазы по просторам «свободного мира». В Европе дебил уже не «дебил», а «альтернативно мыслящий». В США повесть Хемингуэя «Старик и море» издают под названием «Рыбак и рыба», чтобы, упаси Боже, не оскорбить «людей золотого возраста» и не огорчить не видевших моря. Бомбежки Белграда назывались, кажется, гуманитарной операцией, а детоубийцы из ХАМАСа – бойцами сопротивления, зато свержение средневековых извергов в Афганистане и мясника-параноика в Ираке клеймят как агрессию. А то, что «освобожденные» косовары по факту – банда наркоторговцев, а «легитимный лидер» с каждым днем увеличивал количество братских могил, вслух говорить нельзя. Неполиткорректно. Напротив, он, оказывается, таким образом «сдерживал экстремизм». О «международном праве» даже говорить неохота. Будь оно действительно правом, а не филькиной грамотой, десятки африканских и арабских «законно избранных» сидели бы сейчас не в президиумах серьезных международных организациях, а на скамье подсудимых, рядом с Милошевичем. И во главе с самим Кофи Аннаном, несущим всю полноту ответственности за изящно не замеченный «цивилизованным миром» геноцид в Руанде.

Надо признать, филигранно отточенная болтовня о «равенстве условий» пока еще достаточно действенна. И все же вечно обманывать можно только тех, кто к этому готов. Или слепца. Ниточка уже рвется и вот-вот разорвется окончательно. Расхождение между словами и действиями ныне столь велико, что вся политкорректная система «цивилизованного мира» идет наперекосяк, рискуя разделить судьбу СССР. Ибо сколько ни глядись в кривые зеркала, реальность останется реальностью. А фальшь – фальшью.

(Окончание следует)

Опубликовано в газете "Вести"

< < К списку статей < < Обсуждение > > К следующей статье > >