Лев Вершинин

Баллада о солдате

	«Я верю в Чили, в ее будущее. Не мы, так другие переживут эту мрачную, горькую годину и покончат с предательством, рвущимся к власти. Знайте: скоро, очень скоро распахнется широкая дорога и освобожденное человечество пойдет по этой дороге навстречу новому, прекрасному будущему. Это - мои последние слова, и я не сомневаюсь - жертва не напрасна»
	Сальвадор Альенде Госсенс

«Я выполнил миссию, которую на меня возложил мой народ. Он не просто просил меня об этом - кричал во весь голос. Я не был глухим: слышал, как в парламенте осудили политику Альенде. Видел, как народ отворачивается от Альенде. Сегодня я чувствую себя удовлетворенным: моя миссия выполнена»

Аугусто Пиночет Угарте

Эта статья опоздала на неделю. Или даже на год. В сентябре 2003-го, когда пресса вовсю полоскала тридцатилетний юбилей военного переворота в Чили, я не успел подсуетиться, и тему застолбил коллега, впрочем, справившийся очень и очень недурно. А неделю назад еще один информационный повод – известие о том, что 26 августа 2004 года Верховный суд Чили принял решение снять с Пиночета парламентскую неприкосновенность, которой он пользовался как ушедший в отставку глава государства - утонул в тени бесланского кошмара. Известное дело, ложка дорога к обеду. И все-таки я не могу не написать эту статья. Хотя бы во имя простой справедливости. Слишком нехорошо думал я когда-то об этом человеке, в то же время почти боготворя его антипода – бородатого душегуба с шилом в заднице и романтической поволокой во взоре, и ссылки на молодость вряд ли могут служить извинением.

Хотели как лучше

После Второй мировой войны социализм в мировой интеллектуальной среде превратился в моду и даже стал чем-то вроде bon ton. В Латинской Америке левая идеология также пользовалась значительной популярностью. Аргентинский доктор Эрнесто Гевара де ла Серна на какое-то время стал одним из самых популярных людей планеты. И в свете этих либеральных веяний в Чили к власти пришли социалисты. В 1970 году Сальвадор Альенде, набрав 36 процентов голосов и с небольшим отрывом опередив кандидата от правых, принялся экспериментировать с экономикой. В принципе, национализации подлежали только крупные предприятия, но стихийные захваты мелких заводиков и даже мастерских не пресекались; это подавалось как «народная приватизация» и сопровождалось всевозможными перегибами и парадоксами в стиле Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина и Фиделя Кастро, перед которыми Альенде преклонялся. Расходы правительства начали расти, параллельно росла и инфляция, съедавшая результаты реформ. Страна дошла до элементарного голода, товары исчезли с прилавка, зато вовсю заработал черный рынок, на котором чилийцы были вынуждены приобретать основную массу товаров. В итоге реальные доходы стали ниже, чем были до прихода Альенде к власти, зарплата превратилась в ничто, как и «завоеванные народом» социальные пособия. В 1973 году, когда заклинания насчет того, что «дефицит и черный рынок — это следствие контрреволюционных действий реакционных групп и врагов народа», уже никого не убеждали, правительству пришлось предпринять какие-то меры. Однако вместо возвращения к рыночной системе, был избран административный вариант стабилизации. Как говорил Эктор Бонилья, активный левак, ставший в 80-е годы зажиточным «паразитом», как он сам о себе с иронией говорил, «мы объявили всеобщее право участия в государственной жизни высшим принципом и закономерно кончили всеобщим хаосом; мы увлеклись решением исторических проблем, забыв о повседневных делах; мы дали землю крестьянам, заодно расписав по пунктам, сколько и чего те должны выращивать, и крестьяне мгновенно стали нам такими же врагами, как и помещики. Все это не могло кончиться хорошо».

За тысячу дней правления Альенде Чили скатилось в то, что экс-президент Эдуардо Фрей Монтальва назвал «карнавалом безумия». К августу 1973 года более миллиона чилийцев — половина трудоспособного населения страны — бастовала, требуя ухода Альенде. Транспорт и промышленность были парализованы, судебная власть откровенно игнорировалась, а отношения с властью законодательной дошли до точки: 22 августа парламент принял «Соглашение палаты», объявив правительство Альенде и самого президента вне закона. В ответ левые социалисты, куда более радикальные, чем даже осторожные промосковские «коми», объявили оппозицию «врагами народа» и начали активно пропагандировать солдат и сержантов, уговаривая Альенде «ради углубления революции вооружить народ». Президент медлил, но особо не возражал. В стране все вольготнее чувствовали себя «революционеры» - потомственные люмпены, неприкаянные дети разорившихся крестьян, ушедших в города за лучшей жизнью, но так её и не нашедших. «Люди нижних поселков» ждали, что марксистское правительство даст им дома, предоставит им все блага, намеки на то, что неплохо бы поискать работу, воспринимали как «контрреволюционную пропаганду». А с Кубы в Чили чуть ли не ежедневно приезжали десятки «туристов», которыми, как стало известно позже, возглавлял «инженер Санчес» - он же полковник Антонио де ла Гуардия, «кубинский Джеймс Бонд», позже, уже в 1989 году, расстрелянный по приказу Кастро за связь с наркомафией.

Страна все увереннее шла к пропасти. Фактически уличная война уже шла: ультралевые «революционеры» из МИР, молодежного движения, контролируемого социалистами, вовсю терроризировали города, правые боевики из подпольной организации «Патриа и либертад» отвечали по полной программе, и все это создавало жуткую атмосферу страха, подавленности, дискомфорта, в которую все больше погружались средние слои. Летом 1973-го на стенах домов стало появляться слово «Джакарта». Намек был более чем понятен: левые призывали повторить подвиг индонезийского «красного полковника» Си Унтунга, вырезавшего в октябре 1965-го почти весь генералитет, правые взывали к опыту маршала Сухарто, ответившему на коммунистический путч массовой резней.

Между тем генералы внимательно анализировали ситуацию, постепенно приходя к выводу, что Альенде надо убирать. Нельзя сказать, что им так уж легко было решиться на это (принцип «армия выше политики» в Чили был очень устойчив), но кризис грозил вот-вот выйти из-под контроля. Определился и крайний срок: 11 сентября Альенде собирался озвучить план «новой политики», предполагавший разгон парламента и «преобразование конституционного режима в соответствии с подлинными волей и потребностями народа». С опорой на «рабочие дружины», указ о формировании которых уже лежал на столе президента. Фактически это означало государственный переворот. Армии оставалось только играть на упреждение.

Люди с ружьями

Трудно сказать, в какой момент генерал Пиночет, пользовавшийся абсолютным доверием Альенде, решился нарушить присягу. Точно известно, что у истоков заговора он не стоял. Позже один из вожаков мятежа, генерал Серхио Арельяно Старк, признал, что идея «кончать с бардаком» родилась в стенах военной академии за шесть месяцев до путча, а высшее руководство о замыслах подчиненных ничего не знало. В том числе, естественно, и Пиночет, за лояльность властям даже угодивший в список «предателей», составленный правыми боевиками. Но несомненно и то, что возглавив чилийскую армию, дон Аугусто менее чем за три недели организовал путч. Судя по всему, решился он на такой шаг не сразу, однако, приняв решение, претворял его в жизнь без колебаний. Ибо выбирать приходилось не между абстрактными целями экономического развития; дальнейшее выжидание было чревато окончательным крахом страны.

11 сентября 1973 года чилийская армия вступила в схватку с вооруженными отрядами Альенде. В ход пошли авиация и танки, через шесть с половиной часов Сальвадор Альенде застрелился в президентском дворце «Ла Монеда», а к рассвету следующего дня было подавлено сопротивление рабочих дружин. Бои шли крайне ожесточенные; занимая заводы, солдаты без суда и следствия убивали коммунистов, социалистов и профсоюзных лидеров. Еще жестче работали дорвавшиеся до дела боевики из «Патриа и либертад». Шли повальные обыски и аресты. На футбольном стадионе Сантьяго был устроен концлагерь, куда без особых церемоний гребли всех подряд. Кого-то, правда, разобравшись, отпускали. Но немногих. Скажем, популярному певцу и ярому поклоннику социализма Виктору Хара не повезло. Правда, вопреки мифам, личным врагом генерала Пиночета он не был; ему даже предложили на выбор – сотрудничать с новым режимом или уехать; Хара гордо отказался и вскоре погиб при невыясненных обстоятельствах.

Что думал Пиночет в те роковые дни, известно лишь ему одному. Сам он и тогда, и позже утверждал, что никогда не мечтал о власти, и вывел армию из казарм, руководствуясь только патриотизмом и осознанием «марксистской угрозы». Благо, прецедентов к тому времени было уже немало. В сходных обстоятельствах аналогично поступали военные и в других странах - Пак Чжон Хи в Корее, Сухарто в Индонезии, Хуари Бумедьен, убравший безумного Героя Советского Союза Ахмеда Бен Беллу в Алжире, многие африканские диктаторы, смещавших «левых» тиранов первого поколения типа Модибо Кейта в Мали или Кваме Нкрума в Гане. При этом тоже лилась кровь и гибли люди, но, как бы ни была высока цена, результатом хирургического вмешательства становился выход прооперированных стран из смертельного пике в никуда.

Собственно говоря, и для Латинской Америке вмешательство армии не было чем-то из ряда вон выходящим. К 1973 году военные режимы стояли у власти во многих соседних с Чили странах. Просто потому, что были единственной и последней силой, способной удержать порядок в ситуации, когда конституционные власти оказывались бессильны. Чилийская армия, однако, была феноменом особенным. Единственная на континенте, не потерпевшая поражения ни в одном сражении (не то, что войне!) она являлась некоей кастой, совершенно закрытой от внешнего мира, проникнутой совершенно уникальным чувством превосходства над «простыми смертными». И в то же время, как ни странно, достаточно демократичной, поскольку с начала ХХ века, когда в глазах «аристократии» военная служба вышла из моды, пополнялась упорной и амбициозной молодежью из средних слоев общества, вплоть до индейцев. Главным внутренним врагом солдата, сержанта, офицера и генерала были те, кто плохо одет. Те, кто не имел достаточно сил, чтобы выбиться в люди. И когда в эпоху Альенде к власти пришли именно эти «плохо одетые босяки», это вызвало шок в средних слоях. А следовательно, и в среде военных. Именно этим в значительной мере объясняется, почему так много крови было пролито в дни переворота.

Хотя, с другой стороны, как сказать. Активно распространяемые Международным отделом ЦК КПСС и европейскими либералами, слухи о 30 (40, 50 и так далее) тысячах умученных хунтой невинных людей, как выяснилось позже, мало соответствовали реальности. По данным комиссии, созданной парламентом Чили уже после «восстановления демократии» и возглавленной Раулем Реттигом, бывшим министром правительства Альенде, за 16 лет правления хунты погибло 2279 человек. С обеих сторон. Причем 1261 из них погиб в первые три месяца, когда недобитые миристы вели «малую войну» с новым режимом. Эти цифры никем не были оспорены даже Комитетом матерей и Союзом пострадавших. А коль скоро так, то следует признать, что речь идет не об «избиении младенцев», а о полноценной гражданской войне, эксцессы которой следует обсуждать в принципиально ином ключе.

Бяки и буки

Даже историки-либералы признают, что вожди переворота в глазах большинства чилийцев были героями, спасшими страну от куда худшего кошмара. Однако надежды «традиционных» политиков на то, что мавры, сделав свое дело, удалятся, рассыпались в прах. Хунта сразу дала понять, что пришла всерьез и надолго. И, по большому счету, была права. Во-первых, за годы правления Альенде вирусом левизны заразилось слишком много люмпенов, в первую очередь, из числа молодежи; любое послабление означало бы новую вспышку гражданской войны. Во-вторых же, генералы, как выяснилось, считали своим долгом осуществить «социальный эксперимент», альтернативный эксперименту свергнутого правительства. Во всяком случае, именно так считал сам Пиночет, вскоре оттеснивший соратников от руля и ставший единоличным лидером страны: сперва «верховным главой нации», а затем — просто президентом.

Дон Аугусто взялся за дело круто. В соответствии с декларацией, увесисто озаглавленной «Рождается новый порядок», все партии, как левые, так и правые, были распущены, их лидеры высланы из страны, а рядовые активисты получили предупреждение насчет того, что «все, кто не согласен с политикой армии, обязаны молчать и повиноваться». Военные взяли власть на всех уровнях, от высшего до местных администраций, они же возглавили крупнейшие государственные предприятия и университеты. Официальной идеологией режима была объявлена «полная деидеологизация», а конечной целью – выход из экономического кризиса и установление социальной справедливости путем «честного, разумного и свободного от всяких предубеждений руководства». Что касается демократии, то, по мнению Пиночета, такой роскоши Чили еще не заработало. По крайней мере, пока желаемое не придет хоть в какое-то соответствие с возможным, принцип социальной справедливости было приказано забыть. Взамен обществу предложили свободу выбора и равенства возможностей.

Ясное дело, подобные новации пришлись по вкусу далеко не всем. Однако церемониться военные не собирались, используя методы предельно свирепые и столь же действенные. Страна была объявлена пребывающей в состоянии «внутренней войны». Любое проявление недовольства вело прямиком в концлагерь, откуда диссиденты, пройдя курс «вразумления», выходили если не ярыми сторонниками режима, то, во всяком случае, совершенно лояльными и аполитичными гражданами. Серьезное внимание уделялось и опасностям извне. Меньше чем через год после переворота вступил в силу «План Андреа», предусматривавший целенаправленный отстрел эмигрантов, представляющих или потенциально способных представлять какую бы то ни было опасность для хунты. Первой жертвой охоты стал предшественник Пиночета на посту главкома генерал Пратс, взорванный вместе с женой в Буэнос-Айресе. Следующим - экс-министр обороны Орландо Летельер, на свою беду имевший слишком хорошие связи в Вашингтоне. Настолько хорошие, что скандал замять не удалось и виновные в итоге пошли под суд, сам же Пиночет заявил, что лично к происшедшему не имеет никакого отношения, «а если данная история действительно спровоцирована спецслужбами, то это их проблема, а не моя».

Столь явное пренебрежение условностями привело к тому, что не любить чилийскую хунту в мире стало модно. Однако, что интересно, куда более жестокие военные режимы, рулившие в то же время в Аргентине и Уругвае, «гнева мировой общественности» не удостоились. Вся ненависть без остатка излилась на дона Аугусто. И не без оснований. В отличие от вульгарного зверства соседних «горилл», озверевших сверх всякой меры, но так и не сумевших задавить сопротивление, чилийские репрессии осуществлялись по строгой системе, с четко поставленной целью – убедить граждан, вплоть до самых отмороженных, в бесперспективности протестов. Со временем возникло даже определение – «культура страха». В обществе целенаправленно насаждалось недоверие, сеть провокаторов накрыла страну, вести «разговорчики» стало опасно даже в самой интимной обстановке. Зато личная инициатива в борьбе за жизненные блага всемерно поощрялась.

Нетрудно понять, как не нравился подобный подход к делу зарубежным доброхотам. Но правда и то, что психологическая стабильность, не мытьем, так катаньем установленная военным режимом, стала фундаментом стабильности политической, без которой едва ли возможным стало бы успешное, без лайковых перчаток внедрение новой экономической модели. Ибо чилийская диктатуры вовсе не собиралась ограничиваться разрушением.

Своими руками

С легкой руки газетчиков журналистов из «лагеря социализма» и примкнувших к ним западных либералов дона Аугусто вошло в обычай именовать «гориллой». Однако на самом деле все было далеко не так просто. Напротив, «гориллы», способные только тащить и не пущать, довольно быстро вылетели из политики – кто в отставку, кто за рубеж, послом в нечто вроде Монако, а кто и в кювет на полной скорости. А Пиночет, расчистив поле для маневра, вплотную занялся расчисткой авгиевых конюшен, наследованных от «народного правительства». Поначалу (как и соседи-коллеги) попытавшись действовать в соответствии с собственными понятиями, с упором на госсектор, он довольно скоро убедился, что упасть-отжаться экономика не умеет – и вопреки ожиданиям недоброжелателей, пошел другим путем, сделав ставку на частника. Рядом с генералом появились «чикагские мальчики» - молодые экономисты, выпускники Чикагского университета, кузницы либеральных кадров того времени. Серджио де Кастро, Пабло Бараона, Альваро Бардон, Герман Бюхи, Фернандо Лениц и другие до неприличия юные министры, засучив рукава, взялись за работу. Составные их рецепта ныне известны всем - либерализация цен, снятие ограничений на ведение бизнеса, сбалансированность бюджета, приватизация, свобода внешней торговли, построение пенсионной системы накопительного типа. При этом в стране сохранялась цензура и подавлялась свобода слова. Но, как показал опыт ельцинской России, по большому счету без настоящей власти свобода вырождается в беспредел. В Чили же порядок был твердый, и в конце концов страна, вырвавшись из кризиса, пошла с места в карьер.

Многие в ближнем кругу Пиночета активно сопротивлялись такому курсу, нюхом чуя, что подобная экономическая политика объективно направлена против диктатуры, поскольку, подтачивая всевластие армии, создает предпосылки для формирования демократических властных структур. Однако дон Аугусто не был медноголовым «сапогом», считавшим, что страна может вечно рассчитываться на первый-второй. Он по-прежнему недолюбливал демократию, и тем не менее, по мере оживления экономики режим смягчался. Уже в 1978 году был принят закон о политической амнистии, в 1980-м прошел плебисцит по вопросу о конституции, в ходе которого 67% ответили «да» и Пиночет стал легитимным президентом страны. А спустя десять лет, когда на новом плебисците граждане отказали президенту в праве, минуя выборы, остаться у руля до 1997 года, признал волю народа и согласился уйти. Между прочим, вопреки мнению армии.

Так кончилась «ночь над Чили». Говоруны в хороших костюмах и при дорогих галстуках, вернувшись из эмиграции, приняли страну и власть из рук своего лютого врага, генерала-кровопийцы. Правда, опасаясь «охоты на ведьм», старый вояка, подобно Дэн Сяопину сохранил за собой – в интересах той же стабильности – пост верховного главнокомандующего, но, во всяком случае, в стране воцарилось некое подобие национального согласия. Обид и злобы накопилось, конечно, с избытком, но сводить счеты народ не рвался: генерал крепко держал вожжи, и мало кто не обратил внимание на его слова, прозвучавшие в торжественный момент передачи преемнику президентской ленты: «В день, когда тронут первого из моих людей, правовое государство перестанет существовать. Я предупредил и повторяться не буду».

Впрочем, судьба горазда на злые шутки. Первым человеком, которого «тронули», оказался сам дон Аугусто. Десять лет спустя после ухода с поста, уже совсем дряхлый и больной, он был взят под арест в Англии, куда приехал лечить многочисленные хвори, по ордеру, подписанному испанским судьей Бальтазаром Гарсоном, известным любителем громких дел. Либеральная пресса задергалась в конвульсиях, предрекая «второй Нюрнберг», общественность заверещала от удовольствия, предвкушая растерзание жертвы, и среди общего визга диссонансом прозвучал одинокий голос баронессы Тэтчер, требовавшей оставить в покое человека, «вклад которого в построении мира, которым мы наслаждаемся, неоценим».

Выстрел, правда, оказался холостым. Промурыжив старика под домашним арестом год с четвертью, британское правительство, долго колебавшееся и сомневавшееся, решилось все-таки отпустить его домой. Официально - в связи с никуда не годным состоянием здоровья. Однако процесс пошел. Чилийское правосудие, до тех пор тихое и смиренное, уловив, куда дуют ветры международных симпатий, резко осмелело и в 2001 году повелело взять экс-диктатора, недавно еще увенчанного лаврами спасителя отечества, под арест. Учитывая возраст и самочувствие, снова домашний. Как прокомментировал один из судей, подписавших решение, «общественное мнение давно уже осудило генерала; теперь это осуждение следует закрепить юридически - не ради сведения счетов, а во имя полного разрыва с другой эрой, эрой, когда лилась кровь и жили люди, считавшие, что на свете есть вещи, за которые стоит ее проливать…».

Тема для спора

Теперь бывший чилийский диктатор может предстать перед судом по обвинению в преступлениях против человечности. А может и не предстать. Годы все-таки почтенные, даже чересчур. Но, в любом случае, споры вокруг его личности долго еще не утихнут. «Забыть прошлое и сосредоточиться на будущем», как призывал сам генерал, не получается. Одни утверждают, что Пиночет — герой, честный офицер и спаситель Чили от тоталитарного кошмара, другие с пеной у рта оспаривают: нет, он – тиран и предатель, прямо или косвенно виновный в гибели тридцати (ну хорошо, трех) тысяч сограждан и законно избранного президента. И обе оценки верны. Правда, «невинные жертвы» на поверку были не столь уж невинны, «законный президент», раз за разом нарушая конституцию, понемногу перестал быть законным, а страна, замершая на роковом пороге, развернулась назад и побрела в правильном направлении. Однако вечный вопрос - могут ли какие угодно благие намерения и экономические успехи, пусть даже подготовившие условия для торжества демократии в будущем, оправдать политический террор в настоящем, до сих пор остается открытым. И мое личное мнение в данном случае не значит ровным счетом ничего…

Опубликовано в газете "Вести"

< < К списку статей < < Обсуждение > > К следующей статье > >